Итак, «перепекание
ребенка» – древний обряд.
В одних местах к нему
прибегали в случае
рождения недоношенного,
хилого младенца, при
наличии рахита («собачьей
старости»), атрофии и
прочих недугов. В других –
отправляли в печь всех
подряд новорожденных.
Зачем? — Вот об этом и
поговорим.
Считалось, что если
ребенок появился на свет
раньше времени, если он
слаб или болен, то это
значит, что «не дозрел» в
материнском чреве. А раз
так, то нужно довести его
до «нужной кондиции» с
тем, чтобы он не только
выжил, но и обрел
необходимые жизненные
силы.
Печь, как уже
упоминалось, в традиции
древних славян
представляла собой своего
рода отражение вселенной
как триединого мира:
небесного, земного и
загробного, равно как и
место общения с
предками. Поэтому к ее
помощи обращались,
чтобы спасти недужное
дитя.
При этом уподобляли
рождение ребенка выпечке
хлеба, а потому в
классическом варианте
«перепекания» младенца
предварительно
обмазывали ржаным (и
только ржаным) тестом,
оставляя свободными от
него только рот и ноздри.
Тесто, к слову сказать,
тоже было не простое, а
на воде, принесенной на
рассвете из трех колодцев,
желательно – бабкой-
знахаркой.
Обмазанное тестом
дитятко укладывали на
хлебную лопату,
привязывали к ней и
трижды отправляли на
короткое время в теплую
(не горячую!) печь, в
которой нет огня.
В одних местах это
поручалось бабушке-
повитухе, в других – самой
матери, в третьих – самой
старой женщине в
селении.
Никогда перепекание не
проводилось в одиночку и
всегда сопровождалось
особыми речами. Но если
бабушке-повитухе (при
которой состояла
помощница, чтобы снять
ребенка с лопаты),
достаточно было
побормотать что-нибудь
вроде: «Припекись,
припекись, собачья
старость», то в других
случаях предполагался
обязательный диалог
участниц процесса.
Смысл его заключался не
только в произносимых
словах-иносказаниях, но и
поддерживал ритм, в
котором надо было
отправлять и возвращать
из печи ребенка, чтобы он
не задохнулся. Например,
если по ритуалу
полагалось действовать
лопатой матери, то у
дверей могла стоять
свекровь.
Входя в дом, она
спрашивала: «Что ты
делаешь»? Невестка
отвечала: «Хлеб пеку» — и
с этими словами двигала
лопату в печь.
Свекровь говорила: «Ну,
пеки, пеки, да не
перепеки» и выходила за
дверь, а родительница
доставала лопату из печи.
Аналогичный диалог мог
происходить с женщиной,
которая, трижды обойдя
избу по ходу солнца,
вставала под окно и
проводила ту же беседу.
Кстати, иногда под окном
вставала мать, а у печки
орудовала знахарка.
Существует детальное
описание обряда
«запекания» ребенка от
сухотки, сделанное одним
из дореволюционных
бытописателей, которое
завершается «продажей»
ребенка, причем знахарка
забирает его на ночь, а
затем возвращает матери .
«В глухую полночь, когда
печь простынет, одна из
баб остается с ребенком в
избе, а знахарка выходит
во двор. Окно в хате
должно быть открыто, а в
комнате темно. – Кто у
тебя, кума, в избе?
спрашивает со двора
знахарка – Я, кума –
(называет себя по имени) –
Более никого? продолжает
спрашивать первая – Не
одна, кумушка, ох не одна;
а прицепилась ко мне
горе-горькое, сухотка
поганая – Так ты ее, кума,
выкинь ко мне! советует
знахарка – Рада бы
бросить да не могу,
слышится из избы – Да
почему? – Если выкину ее
поганую, то и дите-чадо
прийдется выкинуть: она у
нем сидит – Да ты его,
дите-то, запеки в печь,
она и выйдет из него,
слышится совет кумы».
После этого ребенка кладут
на лопату для выпечки
хлеба и помещают в печь.
Знахарка, бывшая во
дворе, обегает вокруг
дома и, заглянув в окно,
спрашивает: « – А что ты,
кума, делаешь? – Сухотку
запекаю <…> – А ты, кума,
смотри, не запекла бы и
Ваньку – А чтож? –
отвечает баба, - и Ванькю
не пожалею, лишь бы ее,
лиходейку, изжить – Ее
запекай, а Ваньку мне
продай».
Затем знахарка передает в
окно три копейки, а мать
из хаты подает ей на
лопате дитя. Это
повторяется трижды,
знахарка, обежав хату и
каждый раз через окно
возвращая ребенка
матери, ссылается на то,
что он «тяжеловат».
«Ничего здорова,
донесешь» – отвечает та и
снова передает на лопате
дитя. После этого знахарка
уносит ребенка домой, где
он и ночует, а утром
возвращает его матери.
Этот древнейший обряд
был широко
распространен у многих
народов Восточной
Европы, как славянских,
так и неславянских,
бытовал у народов
Поволжья - мордвы,
чувашей. Сажание в печь
ребёнка, как средство
народной медицины,
широко использовали
многие европейские
народы: поляки, словаки,
румыны, венгры, литовцы,
немцы
Дореволюционный
этнограф и краевед В.К.
Магницкий в своей работе
«Материалы к объяснению
старой чувашской веры»
пишет:
«Вот как, например,
лечили они детское
худосочие. Больного
ребенка клали на лопату,
покрытую слоем теста, а
затем закрывали его
сверху тестом, оставляя
лишь отверстие для рта.
После этого знахарь три
раза просовывал ребёнка в
печь поверх горящих
углей». Затем, согласно
исследованию другого
этнографа П.В. Денисова,
ребенка «сбрасывали с
лопаты сквозь хомут к
порогу, где собака съедала
покрывавшее ребёнка
тесто».
Во время всей этой
процедуры читала ряд
наговоров.
Вариантов обряда
перепекания было много.
Иногда ребенка
обмазывали тестом, лопату
с ним проносили над
тлеющими углями или
сажали в остывшую печь.
Но было у всех и общее:
обязательно на хлебной
лопате и в печь, как
символ огня. Возможно, в
этой языческой процедуре
следует видеть отголоски
одного из древнейших
обрядов - очищение огнем.
А вообще, эта похоже на
некую закалку (горячо-
холодно), которая
мобилизует организм на
борьбу с болезнью.
Согласно свидетельству
старожилов, к методу
«перепекания» прибегали
в очень крайних случаях,
после этого младенец
должен был или умереть,
или выздороветь.
Случалось, что ребёнок
умирал, когда его еще не
успевали отвязать от
лопаты. При этом свекровь
на плач снохи говорила:
«Знать, ему не жить, а
кабы перенес, так стал бы,
знаешь какой крепкий
после этого»…
Следует отметить, что
обряд «перепекания»
возродился в советское
время. По воспоминаниям
жителя села Ольховки В.И.
Валеева (1928 г.р.),
«перепекали» и его
младшего брата Николая.
Произошло это летом 1942
года. Брат его был не
только худосочен, но к
тому же криклив и
капризен. Врачей в селе не
было.
Собравшийся «консилиум»
из бабушек поставил
диагноз: «На нем - сушец».
Назначен был единодушно
и курс лечения:
«Перепекать». По словам
Валеева, его мать
посадила брата (ему шел
шестой месяц) на широкую
деревянную лопату и
несколько раз «сажала»
Николая в печь. Правда,
печь уже основательно
остыла. А в это время
свекровь бегала кругом
избы, заглядывала в окна,
стучала в них и несколько
раз спрашивала: «Баба,
баба, что печешь?». На что
сноха неизменно отвечала:
«Сушец пеку».
По мнению Владимира
Ионовича, его брата
лечили от худосочия. До
сих пор Николай
здравствует, чувствует себя
прекрасно, ему более 60
лет.
Давно замечено, что в
тяжелые годы испытаний и
лихолетья, когда у людей
постепенно теряется
всякая надежда на выход
из создавшегося
положения, когда нависает
какая-нибудь страшная
опасность, из глубины
веков вдруг начинают
всплывать, казалось бы,
давно забытые обряды и
обычаи. Люди как бы
внезапно вспоминают, как
поступали их деды и
прадеды в аналогичных
ситуациях.
Русских печек становится
все меньше. Детская
смертность, что ни говори,
гораздо ниже, чем в
стародавние времена, но
больных детей рождается
всё больше...
Младенцев в наши дни не
перепекают (разве что
кладут в инкубатор).
Зачем же вспоминать
«старину седую»? А
помните, как в сказке гуси-
лебеди прекратили погоню
за детьми только после
того, как те забрались в
печку?
Печка может быть
условной… Ведь сам
процесс перепекания был
не только медицинской
процедурой, но и в не
меньшей степени –
символической.
Таким образом,
помещение ребенка в
печь, помимо сжигания
болезни, могло
символизировать
одновременно:
повторное «выпекание»
ребенка, уподобленного
хлебу, в печи, являющейся
обычным местом выпечки
хлеба и одновременно
символизирующей женское
чрево;
символическое
«допекание» ребенка, «не
долеченного» в
материнской утробе;
временное возвращение
ребенка в материнское
чрево, символизируемое
печью, и его второе
рождение;
временную смерть
ребенка, его пребывание в
ином мире,
символизируемом печью,
и возвращение в этот мир.
...Вот так,
добропорядочную знахарку
Бабу-Ягу сказочники
превратили в кровожадную
злодейку, пекущую в печи
детишек...помните злую Бабу-Ягу,
которая сажала Иванушку
на лопату и отправляла в
печь? На самом деле – это
отголосок старинного
обряда «перепекания
ребенка», который,
несмотря на свою
древность, был очень
живуч и в иных местах
сохранялся вплоть до XX
века, а то и дольше.Итак, «перепекание
ребенка» – древний обряд.
В одних местах к нему
прибегали в случае
рождения недоношенного,
хилого младенца, при
наличии рахита («собачьей
старости»), атрофии и
прочих недугов. В других –
отправляли в печь всех
подряд новорожденных.
Зачем? — Вот об этом и
поговорим.
Считалось, что если
ребенок появился на свет
раньше времени, если он
слаб или болен, то это
значит, что «не дозрел» в
материнском чреве. А раз
так, то нужно довести его
до «нужной кондиции» с
тем, чтобы он не только
выжил, но и обрел
необходимые жизненные
силы.
Печь, как уже
упоминалось, в традиции
древних славян
представляла собой своего
рода отражение вселенной
как триединого мира:
небесного, земного и
загробного, равно как и
место общения с
предками. Поэтому к ее
помощи обращались,
чтобы спасти недужное
дитя.
При этом уподобляли
рождение ребенка выпечке
хлеба, а потому в
классическом варианте
«перепекания» младенца
предварительно
обмазывали ржаным (и
только ржаным) тестом,
оставляя свободными от
него только рот и ноздри.
Тесто, к слову сказать,
тоже было не простое, а
на воде, принесенной на
рассвете из трех колодцев,
желательно – бабкой-
знахаркой.
Обмазанное тестом
дитятко укладывали на
хлебную лопату,
привязывали к ней и
трижды отправляли на
короткое время в теплую
(не горячую!) печь, в
которой нет огня.
В одних местах это
поручалось бабушке-
повитухе, в других – самой
матери, в третьих – самой
старой женщине в
селении.
Никогда перепекание не
проводилось в одиночку и
всегда сопровождалось
особыми речами. Но если
бабушке-повитухе (при
которой состояла
помощница, чтобы снять
ребенка с лопаты),
достаточно было
побормотать что-нибудь
вроде: «Припекись,
припекись, собачья
старость», то в других
случаях предполагался
обязательный диалог
участниц процесса.
Смысл его заключался не
только в произносимых
словах-иносказаниях, но и
поддерживал ритм, в
котором надо было
отправлять и возвращать
из печи ребенка, чтобы он
не задохнулся. Например,
если по ритуалу
полагалось действовать
лопатой матери, то у
дверей могла стоять
свекровь.
Входя в дом, она
спрашивала: «Что ты
делаешь»? Невестка
отвечала: «Хлеб пеку» — и
с этими словами двигала
лопату в печь.
Свекровь говорила: «Ну,
пеки, пеки, да не
перепеки» и выходила за
дверь, а родительница
доставала лопату из печи.
Аналогичный диалог мог
происходить с женщиной,
которая, трижды обойдя
избу по ходу солнца,
вставала под окно и
проводила ту же беседу.
Кстати, иногда под окном
вставала мать, а у печки
орудовала знахарка.
Существует детальное
описание обряда
«запекания» ребенка от
сухотки, сделанное одним
из дореволюционных
бытописателей, которое
завершается «продажей»
ребенка, причем знахарка
забирает его на ночь, а
затем возвращает матери .
«В глухую полночь, когда
печь простынет, одна из
баб остается с ребенком в
избе, а знахарка выходит
во двор. Окно в хате
должно быть открыто, а в
комнате темно. – Кто у
тебя, кума, в избе?
спрашивает со двора
знахарка – Я, кума –
(называет себя по имени) –
Более никого? продолжает
спрашивать первая – Не
одна, кумушка, ох не одна;
а прицепилась ко мне
горе-горькое, сухотка
поганая – Так ты ее, кума,
выкинь ко мне! советует
знахарка – Рада бы
бросить да не могу,
слышится из избы – Да
почему? – Если выкину ее
поганую, то и дите-чадо
прийдется выкинуть: она у
нем сидит – Да ты его,
дите-то, запеки в печь,
она и выйдет из него,
слышится совет кумы».
После этого ребенка кладут
на лопату для выпечки
хлеба и помещают в печь.
Знахарка, бывшая во
дворе, обегает вокруг
дома и, заглянув в окно,
спрашивает: « – А что ты,
кума, делаешь? – Сухотку
запекаю <…> – А ты, кума,
смотри, не запекла бы и
Ваньку – А чтож? –
отвечает баба, - и Ванькю
не пожалею, лишь бы ее,
лиходейку, изжить – Ее
запекай, а Ваньку мне
продай».
Затем знахарка передает в
окно три копейки, а мать
из хаты подает ей на
лопате дитя. Это
повторяется трижды,
знахарка, обежав хату и
каждый раз через окно
возвращая ребенка
матери, ссылается на то,
что он «тяжеловат».
«Ничего здорова,
донесешь» – отвечает та и
снова передает на лопате
дитя. После этого знахарка
уносит ребенка домой, где
он и ночует, а утром
возвращает его матери.
Этот древнейший обряд
был широко
распространен у многих
народов Восточной
Европы, как славянских,
так и неславянских,
бытовал у народов
Поволжья - мордвы,
чувашей. Сажание в печь
ребёнка, как средство
народной медицины,
широко использовали
многие европейские
народы: поляки, словаки,
румыны, венгры, литовцы,
немцы
Дореволюционный
этнограф и краевед В.К.
Магницкий в своей работе
«Материалы к объяснению
старой чувашской веры»
пишет:
«Вот как, например,
лечили они детское
худосочие. Больного
ребенка клали на лопату,
покрытую слоем теста, а
затем закрывали его
сверху тестом, оставляя
лишь отверстие для рта.
После этого знахарь три
раза просовывал ребёнка в
печь поверх горящих
углей». Затем, согласно
исследованию другого
этнографа П.В. Денисова,
ребенка «сбрасывали с
лопаты сквозь хомут к
порогу, где собака съедала
покрывавшее ребёнка
тесто».
Во время всей этой
процедуры читала ряд
наговоров.
Вариантов обряда
перепекания было много.
Иногда ребенка
обмазывали тестом, лопату
с ним проносили над
тлеющими углями или
сажали в остывшую печь.
Но было у всех и общее:
обязательно на хлебной
лопате и в печь, как
символ огня. Возможно, в
этой языческой процедуре
следует видеть отголоски
одного из древнейших
обрядов - очищение огнем.
А вообще, эта похоже на
некую закалку (горячо-
холодно), которая
мобилизует организм на
борьбу с болезнью.
Согласно свидетельству
старожилов, к методу
«перепекания» прибегали
в очень крайних случаях,
после этого младенец
должен был или умереть,
или выздороветь.
Случалось, что ребёнок
умирал, когда его еще не
успевали отвязать от
лопаты. При этом свекровь
на плач снохи говорила:
«Знать, ему не жить, а
кабы перенес, так стал бы,
знаешь какой крепкий
после этого»…
Следует отметить, что
обряд «перепекания»
возродился в советское
время. По воспоминаниям
жителя села Ольховки В.И.
Валеева (1928 г.р.),
«перепекали» и его
младшего брата Николая.
Произошло это летом 1942
года. Брат его был не
только худосочен, но к
тому же криклив и
капризен. Врачей в селе не
было.
Собравшийся «консилиум»
из бабушек поставил
диагноз: «На нем - сушец».
Назначен был единодушно
и курс лечения:
«Перепекать». По словам
Валеева, его мать
посадила брата (ему шел
шестой месяц) на широкую
деревянную лопату и
несколько раз «сажала»
Николая в печь. Правда,
печь уже основательно
остыла. А в это время
свекровь бегала кругом
избы, заглядывала в окна,
стучала в них и несколько
раз спрашивала: «Баба,
баба, что печешь?». На что
сноха неизменно отвечала:
«Сушец пеку».
По мнению Владимира
Ионовича, его брата
лечили от худосочия. До
сих пор Николай
здравствует, чувствует себя
прекрасно, ему более 60
лет.
Давно замечено, что в
тяжелые годы испытаний и
лихолетья, когда у людей
постепенно теряется
всякая надежда на выход
из создавшегося
положения, когда нависает
какая-нибудь страшная
опасность, из глубины
веков вдруг начинают
всплывать, казалось бы,
давно забытые обряды и
обычаи. Люди как бы
внезапно вспоминают, как
поступали их деды и
прадеды в аналогичных
ситуациях.
Русских печек становится
все меньше. Детская
смертность, что ни говори,
гораздо ниже, чем в
стародавние времена, но
больных детей рождается
всё больше...
Младенцев в наши дни не
перепекают (разве что
кладут в инкубатор).
Зачем же вспоминать
«старину седую»? А
помните, как в сказке гуси-
лебеди прекратили погоню
за детьми только после
того, как те забрались в
печку?
Печка может быть
условной… Ведь сам
процесс перепекания был
не только медицинской
процедурой, но и в не
меньшей степени –
символической.
Таким образом,
помещение ребенка в
печь, помимо сжигания
болезни, могло
символизировать
одновременно:
повторное «выпекание»
ребенка, уподобленного
хлебу, в печи, являющейся
обычным местом выпечки
хлеба и одновременно
символизирующей женское
чрево;
символическое
«допекание» ребенка, «не
долеченного» в
материнской утробе;
временное возвращение
ребенка в материнское
чрево, символизируемое
печью, и его второе
рождение;
временную смерть
ребенка, его пребывание в
ином мире,
символизируемом печью,
и возвращение в этот мир.
...Вот так,
добропорядочную знахарку
Бабу-Ягу сказочники
превратили в кровожадную
злодейку, пекущую в печи
детишек...